Ранние рассказы [1940-1948] - Джером Дэвид Сэлинджер

— Жуткие отметки, — фыркнула Мэтги.

— Ну ладно, если уж ты такая умная, — сказал Винсент. — Если А имеет три яблока, а В уезжает в три часа, то сколько времени понадобится С, чтобы пройти на веслах пять тысяч миль против течения, на север вдоль берегов Чили? Не подсказывайте, сержант.

— Пошли наверх, — сказал Бэйб, хлопая его по спине. — Привет, мама! Он говорит, что у тебя свинцовый торт.

— А сам съел два куска.

— Где твои чемоданы? — спросил Бэйб гостя.

— Наверху, мои родные.

Винсент поднимался по лестнице следом за Бэйбом.

— Мне сказали, что вы писатель, Винсент! — окликнула его миссис Глэдуоллер, пока они поднимались наверх.

Винсент перегнулся через перила.

— Нет, нет, я оперный певец, миссис Глэдуоллер. Я привез с собой все ноты, так что можете радоваться.

— Вы тот самый человек, который сочиняет «Я — Лидия Мур»? — спросила его Мэтги.

— Я сам и есть Лидия Мур. А усы я приклеил.

— Ну как там в Нью-Йорке, Вине? — спросил Бэйб, когда они курили, устроившись в его комнате.

— Почему ты в штатском, сержант?

— Да я заряжался. Катался с Мэтги на санках. Правда-правда. Так как там в Нью-Йорке?

— Нет больше конки. Они убрали с улиц конную железную дорогу, не успел я уйти в армию. — Винсент поднял с пола книгу и стал рассматривать обложку. — Книги, — презрительно протянул он. — Читал я их все. Стэндиш, Элджер, Ник Картер. Эта книжная писанина — не в коня корм. Запомни это, дружочек.

— Идет. Ну а как все-таки в Нью-Йорке?

— Ничего хорошего, сержант. Холден пропал без вести. Письмо пришло, когда я был дома.

— Не может быть! — сказал Бэйб, снимая ноги со стола.

— Может, — сказал Винсент. Он делал вид, что просматривает книгу, которую держал в руке. — Я обычно отыскивал его в молодежном клубе у старого Джо на углу Восемнадцатой и Третьей в Нью-Йорке. Пивной бар для ребятишек из колледжей и приготовишек. Я шел прямо туда его разыскивать, когда он приезжал домой на рождественские и пасхальные каникулы. Я таскал за собой свою девушку, повсюду искал его, и всегда находил где-то в глубине — самого шумного, самого надрызгавшегося щенка во всем заведении. Он всегда пил виски, хотя остальные ребята пили только пиво. Я говорил ему: «Ты в порядке, кретин ты этакий? Домой хочешь? Деньги нужны?» А он отвечал: «Не-е. Ничего мне не нужно. Ничего не нужно, Вине. Привет, друг. Привет. А кто эта крошка?» Я тут же уходил, но потом всегда за него волновался. Когда он летом каждый раз бросал свои мокрые трусы внизу, возле лестницы, комком, вместо того, чтобы вешать на веревку для белья, я всегда подбирал их, потому что в его годы сам был точь-в-точь такой.

Винсент захлопнул книгу. Картинным жестом он извлек из нагрудного кармана миниатюрную пилку и занялся ногтями.

— Твой отец выгоняет гостей из-за стола, если у них грязные ногти?

— Да.

— Он что преподает? Ты мне говорил, но я позабыл.

— Биологию… Сколько ему было лет, Винсент?

— Двадцать.

— На девять меньше, чем тебе, — зачем-то подсчитал Бэйб. — А твои родители знают, что ты на следующей неделе отплываешь?

— Нет, — сказал Винсент. — А твои?

— Нет. Я, наверно, сообщу им утром, перед отходом поезда. Особенно трудно сказать маме. При ней даже нельзя произносить слово «ружье», она тут же начинает плакать.

— Ты хорошо провел время, Бэйб? — серьезно спросил Винсент.

— Да, очень, — ответил Бэйб. — Курево за спиной.

Винсент протянул руку за сигаретой.

— Часто виделся с Фрэнсис? — спросил он.

— Да. Она чудесная. Вине. Мои ее не любят, но для меня она просто чудо.

— Может быть, тебе надо было на ней жениться, — сказал Винсент. И вдруг его словно прорвало: — Ему даже двадцати не было, Бэйб! Только через месяц… Я так рвусь воевать, что места себе найти не могу. Смешно, а? Я записной трусишка. Всю жизнь я уклонялся даже от кулачных потасовок, всегда умел отболтаться. А теперь я хочу стрелять в людей. Что ты об этом скажешь?

С минуту Бэйб не говорил ничего. Потом сказал:

— А ты хорошо жил, то есть до того, как пришло это письмо?

— Нет. Никакой жизни у меня вообще не было после двадцати пяти. Надо было жениться в двадцать пять. Стар я стал для того, чтобы болтать в барах да целоваться с полузнакомыми девицами в такси.

— А Хелен ты хоть раз видел? — спросил Бэйб.

— Нет. Насколько я понял, она и джентльмен, за которого она вышла замуж, ожидают маленького незнакомца.

— Мило, — сухо заметил Бэйб.

Винсент улыбнулся.

— Я рад тебя видеть, Бэйб. Спасибо, что ты меня пригласил. Солдатам, особенно друзьям, как мы, в наши дни надо держаться вместе. Со штатскими у нас больше нет ничего общего. Они не знают того, что знаем мы, а мы уже отвыкли от того, что они знают. Так что ничего у нас с ними не вытанцовывается.

Бэйб кивнул и медленно затянулся сигаретой.

— Я и понятия не имел о дружбе, пока в армию не попал. А ты, Вине?

— Ни малейшего.

Голос миссис Глэдуоллер звонко разнесся по лестнице и по комнате:

— Бэйб! Отец вернулся! Обедать!

Они встали.

Когда обед кончился, профессор Глэдуоллер начал рассказывать Винсенту о прошлой войне. Винсент, сын лицедея, слушал его с выражением хорошего актера, вынужденного играть со звездой. Бэйб сидел, откинувшись на спинку, созерцая огонек своей сигареты и время от времени отхлебывая кофе. Миссис Глэдуоллер не сводила с него глаз. Не обращая внимания на мужа, она всматривалась в лицо сына, вспоминая то лето, когда оно стадо худым, сумрачным и напряженным. Оно казалось ей лучшим лицом на свете. Оно не могло сравниться по красоте с отцовским, но в их семье не было лица замечательней. Мэтти забралась под стол и принялась развязывать шнурки на ботинках Винсента. Он делал вид, что ничего не замечает.

— Окопные вши, — веско сказал профессор Глэдуоллер. — Куда ни взглянешь — везде вши.

— Прошу тебя, Джек, — машинально заметила миссис Глэдуоллер. — За столом.

— Куда ни взглянешь, — повторил ее муж; — Житья от них не было.

— Досаждали они вам, наверное, — сказал Винсент.

Бэйба раздражало, что Винсенту приходится подыгрывать отцу, и он вдруг заговорил:

— Папа, я не собираюсь читать проповедь, но иногда ты говоришь о прошлой войне, как и все твои однокашники, будто это была мужественная игра, которая помогла обществу в ваши дни разобраться, кто мальчишка, а кто настоящий мужчина. Я не хочу придираться, но вы, солдаты прошлой войны, все в один голос твердите, что война — это сущий ад, и все же, как бы это сказать, чувствуется, что вы задираете нос из-за того, что в ней участвовали. Мне кажется, что немецкие солдаты после прошлой войны тоже, должно быть, вели такие же разговоры, и когда Гитлер развязал нынешнюю войну, все младшее поколение в Германии рвалось доказать, что они не хуже, если не лучше, отцов.

Бэйб смущенно замолчал. Потом продолжал:

— Но в эту войну я верю. Если бы не верил, то отправился бы прямо в лагерь для отказчиков и махал бы там топором до победного конца. Я верю, что надо убивать фашистов и японцев, потому что другого способа я не знаю. Но я никогда ни в чем не был так уверен, как в том, что моральный долг всех мужчин, кто сражался или будет сражаться в этой войне, — потом не раскрывать рта, никогда ни одним словом не обмолвиться о ней. — Бэйб сжал левую руку в кулак под столом. — Если мы возвратимся, если немцы возвратятся, если англичане возвратятся, и японцы, и французы, и все мужчины в других странах, и все мы примемся разглагольствовать о героизме и об окопных вшах, плавающих в лужах крови, тогда будущие поколения снова будут обречены на новых гитлеров. Мальчишек нужно учить презирать войну, чтобы они смеялись, глядя на картинки в учебниках истории. Если бы немецкие парни презирали насилие, Гитлеру пришлось бы самому вязать себе душегрейки.

Бэйб замолк, испугавшись, что выставил себя перед отцом и Винсентом ужасным дураком. Его отец и Винсент ничего не ответили. Мэтги внезапно с видом заговорщицы вынырнула из-под стола и забралась на свой стул. Винсент пошевелил ногами и укоризненно взглянул на нее. Шнурки одного ботинка были связаны со шнурками другого.

— Считаешь, что я говорю глупости, Винсент? — смущенно спросил Бэйб.

— Нет. По-моему, ты слишком многого требуешь от людей.

Профессор Глэдуоллер улыбнулся.

— Я не собирался подавать своих вшей под романтическим соусом, — сказал он.

Он засмеялся, и за ним расхохотались все, кроме Бэйба, — ему было неприятно, что вещи, так глубоко задевавшие его, можно превратить в шутку.

Винсент посмотрел на него сочувствующе, с любовью.

— А вот что мне хочется знать всерьез, — сказал Винсент, — так это, с кем я проведу сегодняшний вечер. Кто она?

— Джеки Бенсон, — ответил Бэйб.

— О, это прелестная девушка, Винсент, — сказала миссис Глэдуоллер.